7 июня 2009 года Владимиру Александровичу Ермакову исполнилось 60 лет. Дозвониться до юбиляра не удалось, а поэтому спешу поздравить его делом, открытием этой страницы.
Хотелось бы пожелать нашему замечательному поэту и писателю-эссеисту, автору немалого количества книг, большего оптимизма в этой жизни. Но, кажется, это невозможно. Он не хотел бы быть подобен тем оптимистам, которые считают себя таковыми в сумасшедшем доме. Он живёт здесь, сейчас и в нашей стране, а это не очень большой повод для бездумного оптимизма.
И всё же...
Стихи для этой подборки взяты из ежегодника "Орёл литературный" за 2005 и 2006 гг.
ВЛАДИМИР ЕРМАКОВЯ не знаю, зачем и кому мы поем
или плачем, не помня стыда...
В волчьей стае по-волчьи я выл о своем;
о себе - никогда. Никогда.
О себе - ничего; ни во сне, ни в бреду, –
чтоб не сдаться на милость молвы...
Кто же всхлипнул по-детски у всех на виду?
это вовсе не я, это - вы.
Что стихи? - это просто слова невпопад
о своем, когда все о другом.
А над миром чуть слышно шуршит листопад.,
И смыкается время кругом.
РАССВЕТ НА ОКЕТемень нашла на город, как сплошная помарка
на рисунок пером; тени во мрак собрав,
ночь развела тревогой сны осеннего парка,
отданного во власть дикорастущих трав.
Утро не торопилось. Долго не рассветало.
Просто редела тьма... тьма становилась редка.
Что-то переменилось. Что-то иначе стало.
Это вода замерла... это замерзла река.
Где-то меж днем и ночью на полосе ничейной
под вольнодумством воды подведена черта:
схваченная морозом наперекор теченью,
стала вода тиха, тяжела и черна.
Выдох как мат в два хода, как человек по-латыни.
Черт ли все холода в наши пенаты свез?
В обсидиане льда крапинки золотые –
дребезги ломких лучей неосторожных звезд.
Наледь на палых листьях, словно потеки воска;
шорох в сухой траве: кто-то тихо прочел
заклинание снега - и ощетинился воздух
тысячью тонких жал гиперборейских пчел.
Всходит нечто иное, брезжа, мерцая, мрея, –
неповторимый звук? непостижимый знак?
Где-то меж тем и этим светом застыло время...
Как это может быть? - черт его знает, как...
В мозг ледяным ознобом входит нечто иное,
все аргументы ума одолевает шутя;
где-то заблудшая кошка воет в жутком миноре,
как на холодную смерть брошенное дитя.
Боже, зачем мой разум червем тоски источен! –
он не удержит дух, как негодный сосуд,
в час, кода гончий ангел всучит повестку ночи...
черную метку? - нет: вызов на Страшный Суд.
Ночь дает человеку первые навыки ино-
-бытия вне себя; правду сказать, не мед, –
лживый язык немеет, как от новокаина:
то, что чует душа, бедный разум неймет.
Если стереть различья, мир везде одинаков:
он хранит в темноте память о status quo;
зря ли ангелу ночи крылья помял Иаков? –
тьма разделилась в себе... кто там? нет... никого
нет... отлегло от сердца; ничего не случится
с этим миром и мной – в этот раз как всегда –
из тающей глыбы ночи начинает сочиться
зыбкий неверный свет бледной водой со льда.
Птицы таились в деревьях, но ни одна не взлетала...
Ясно как божий день стало внезапно, где,
вылизав серый сумрак в зарослях краснотала,
красный язык зари к черной припал воде.
НЕЧТО ИНОЕИз нездоровья, по непогоде
нечто иное тенью находит, –
въявь проступает жаром простудным,
словом постыдным, делом паскудным.
Зной прорезая лезвием стужи,
нечто иное в затылок подышит;
нечто иное скажет: поди же
прочь (почему?) - ты здесь больше не нужен.
Смутные тени берегом буден
бродят - как серые кони пасутся;
через мытарства, через паскудства
брезжит иное... знать бы, что будет
там, где вовеки ни стужи, ни зноя,
где ни печали, ни воздыханья,
где муки совести, не затихая,
перетекают в нечто иное...
Ныне - повержен, порушен, пристыжен –
я не скрываю горечи в речи:
Господи Боже! слышишь? прости же...
Все остальное - лично, при встрече.
Сумрачный воздух сгущая в гортани
в малопонятное темное слово,
словно лазутчик - вчуже и втайне –
я прохожу сквозь немые заслоны.
С чистой душой и пустыми руками,
все забывая, грубость и робость,
я возвращаюсь – как зазеркальный
Твой искаженный страданием образ.
* * *
(Там, где вовеки ни зноя, ни стужи,
жизнь по мгновениям перебирая,
радужный ангел, дежурный по раю,
бережно гладит измятые души.)
ПОД МУЗЫКУ ДОЖДЯ АлеДождик в мусорные баки
барабанит на три такта,
и влюблённые собаки
под дождём танцуют танго.
Сад заигрывает с ветром,
сад его порывы терпит, –
лишь по напряжённым веткам
пробегает лёгкий трепет.
В этой сутолоке вешней,
в полусчастье-полугоре,
нерастаявшая нежность
застревает комом в горле.
Холодок бежит по жилам,
место страсти занимая, –
как же я прошёл по жизни,
ничего не понимая? –
мимо сада, мимо чуда,
как озноб через простуду,
между куполом и криптой,
между сциллой и харибдой, –
через строчку в оглавленъе
непрочтённой в спешке книги,
сквозь прекрасное мгновенье
в убегающие миги...
РОМАНС В СТАРИННОМ ЖАНРЕНе исцелит тоски змея,
не пожалеет мать:
уже кончается земля,
а неба не достать, –
но, нелюбим и нелюдим,
стой на семи ветрах,
там, где огонь исходит в дым,
душа живая в страх, –
никто, как Бог, не кто иной
возмездием грозит...
но кто изводит тишиной,
кто пустотой разит?
Наверно, старое вино
пора с водой мешать;
тут все равны, и всё равно –
стоять, сидеть, лежать;
пусть чёрный ворон на дубу
и волчий вой окрест, –
но надо всякую судьбу
перенести как крест;
быть может, всех мужей умней
упрямый дурачок,
который до скончанья дней
заводит свой волчок...
ЛЕКАРСТВО ОТ МЕЛАНХОЛИИБывает, речь во рту горчит
отчаянно и окаянно
и, как пружина из дивана,
из злобы дня вопрос торчит:
"Скажи, зачем, едрёна вошь,
ты зря коптишь пустое небо –
зачем живёшь ты так нелепо?
зачем ты вообще живёшь?"
Так начинается тоска,
которой всякая надежда,
как старомодная одежда,
несоразмерна и узка.
Не от добра и не со зла
ты поверяешь душу водке,
как будто уплываешь в лодке
без паруса и без весла
туда, где сонная волна
едва покачивает судно... –
и жизнь уже не так паскудна,
и смерть ещё не так страшна.
Редеет мгла, слабеет гнёт.
Собака лает – ветер носит.
Никто за прошлое не спросит
и будущим не попрекнёт.
Беда приходит не одна;
то, что пока ещё цветочки...
Блажен, кто не дошёл до точки.
Блажен, кто не допил до дна.
Уже ни муза, ни жена
не властны над твоей душою, –
ещё усилье небольшое –
и дальше... дальше тишина.
ПРЕДВЕЧЕРНЕЕХолодный воздух заоконный
вверяется вечерней мгле,
и отражаются в стекле
цветы, внесённые с балкона;
когда, открыв окно, наружу
я выдворяю вялых мух,
невольно напрягаю слух,
как будто жду беду и трушу.
Нет, не слыхать и не видать...
Кругом всё тихо и дремотно,
и дома тишь и благодать
после тяжелого ремонта.
Сигнал тревоги не заглох;
скорей заглушён... а потом как? –
как бы грядущему в потёмках
не дать застичь себя врасплох...
Собраться с духом и в тепло
собрать свой невеликий космос
и в ограниченности комнат,
где в книгах время затекло,
жить день за днём... не лучший метод
жить – так... но верится с трудом,
что смерти нет, и вечный дом
надёжней и теплей, чем этот.
А этот надо подмести,
убрать... куда убрать? – не помню...
Уж третий год, как кот мой помер.
Другого мне не завести.А голос разума всё глуше;
а за окном всё гуще мгла, –
и от угла и до угла
слоняются и бьют баклуши
те неприкаянные души,
в которых жизнь изнемогла.
НЕДОСКАЗАННОЕ Анне ТимонинойБледный месяц выбрался, крадучись,
из тумана - и стало ясно:
серебро твоей бедной радости
не растрачено понапрасну.
Чуешь? - пахнет прелью и порохом...
Слышишь? - музыка без мотива...
Это время с нарочным шорохом
раскрывается в перспективу.
В этой прорве, проседи, просини
дни таинственны, сны печальны, –
в фаворитах неверной осени
что ни день, то другие тайны.
Из тумана сова заохала,
и душа замерла на вдохе:
что-то бродит вокруг да около,
а на божий свет не выходит.
В этом синем холодном пламени,
в этом трепете запоздалом
не забыть бы: самое главное
человеку даётся даром.
Пусть достанет тебе терпения
на тоску - и ещё немного,
чтобы вызволить из забвения
одиночество и дорогу.
ПУТЬ ПАЛОМНИКАБыло худо, а стало плохо;
в обойдённом судьбой году
кроме страшного чертополоха,
ничего не взошло в саду.
Загнила в колодце вода.
Истощилась в земле руда.
В деревушки и города
как хозяйка вошла беда.
Хлеб насущный сглодав до крошки,
человек не в своём уме
по окольной кривой дорожке
мимо света идёт во тьме.
Обречённый пустым мечтам,
он идёт по чужим местам:
волчья сыть дрожит по кустам,
и не мёд течёт по устам...– Боже правый, ну сделай чудо!
Ведь Тебе не стоит труда:
забери Ты меня отсюда, –
мне уже всё равно куда.
Мир огромен, но для меня
ни воды нигде, ни огня, –
не томи до Судного Дня,
не прощая и не казня...
– Солнце греет, а ветер студит...
понапрасну душу не рви;
не надейся – лучше не будет;
как родился, так и живи.
Не избранник и не изгой,
истощённый седой тоской,
где ты нужен ещё такой? –
мир тебе, а не вечный покой!
В каждой притче есть доля фальши.
Так ли Бог ответил? - Едва ль...
Из того, что случилось дальше,
невозможно извлечь мораль.
Дальше время теряет след:
там пустыня бесцельных лет, –
но другого выхода нет,
и обратной дороги нет...
